В 1978 году мы устроили самодеятельную экспедицию на остров Сергушкина — длинный, порядка 13 километров, вытянутый вдоль северного берега Ангары. Здесь уже находили древние стоянки и судя по всему, должны были здесь быть и погребения. Это была нищая самодеятельная экспедиция, своего рода партизанский отряд науки. Один молодой специалист, двое студентов, пятеро учеников из ПТУ: большая научная сила!
В низовой части острова проходила шивера, то есть место, где протока становилась уже и мельче и вода с ревом перехлестывала через камни. Это не водопад, даже не порог… шивера — и есть шивера. От шиверы открывался просто волшебный вид, особенно на закате. Золотая и розовая вода дробилась об камни, солнце садилось и никак не могло сесть за кручи коренного берега. Только движение воды на шивере колыхало сосновые лапы: ни ветерка. Ни малейшего движения воздуха на протяжении всего заката. И красота. Редкая красота даже для летней Ангары.
Мы часто ходили к шивере в эти тихие закатные часы: просто побыть одному, посидеть, посмотреть на закат. Чтобы выйти к шивере, надо было проделать километра три по редкому сосновому лесу и через гарь. Даже если солнце садилось, светло было часов до двух ночи… А часов с трех утра становилось опять светло.
Крупные звери жили на острове, разумно было взять с собой ружье. Если человек с ружьем выходит из лагеря, за ним тут же увяжется и охотничья собака, Лебедь. Не мог же Лебедь допустить, чтобы кто-то с ружьем ходил в лес без него, пусть даже не стреляет и не охотится?! Помахивая хвостом, Лебедь бежал по кочкарнику, через сосновое редколесье; с ним было особенно надежно: мы знали, что Лебедь умеет остановить и медведя, и лося.
В этот день все было как обычно: мы с Лебедем дошли до шиверы; после того как я умыл горящее от комаров лицо холодной водой, немного посидели там. Вернее, Лебедь бегал, нюхал камни и потом в кустах на кого-то громко тявкнул.
Это я посидел на камнях, глядя на закат с одной стороны неба, на луну со звездами в прозрачной темени второй. Сидел и дивился чуду Севера, где солнце и луну на небе можно видеть одновременно. Обратно мы вышли где-то в полпервого ночи. Прошли с километр, когда Лебедь вдруг повел себя странно.
Огромная зверовая лайка внезапно остановилась как вкопанная, и шерсть на загривке Лебедя встала дыбом. Тихо, вкрадчиво рыча, Лебедь пошел странной походкой, словно бы вдоль чего-то, куда ему заходить не хотелось. Прошел метров пять и попятился прямо ко мне, сел возле ноги.
— Что там, Лебедь?!
Пес поднял ко мне исполосованную жуткими шрамами, страшную морду; в глазах его плескался темный ужас, невольно передавался человеку. Тут же собака снова уставилась на пустую площадку меж сосен — туда, откуда прибежала.
С первой минуты, как забеспокоился Лебедь, я тут же решил, что медведь. Сдернул с плеча оружие, снял с предохранителя.
С расстояния в пять метров заряд картечи из 12-го калибра валит небольшое деревцо, а потом картечь расходится «стаканом» диаметром сантиметров тридцать. Каждая картечина — это, по сути, небольшая пуля. Теперь две смерти застыли в моих руках, внутри железных пустых палок, послать их в зверя или человека я мог одним движением руки.
Но стрелять было не в кого. Было вовсе не темно — северные сумерки, светлые и без теней. Местность видна по всему редколесью, метров на двести в каждую сторону. Стволы сосен, обгорелые по низу, щетка подроста — двух-трех-летних сосенок, лезущих через черный слой горелого мха на земле.
Во все стороны и сзади тоже — ни малейшего движения нигде. Я сделал шаг вперед, и тут же Лебедь, тихонько скуля, двинулся, но не впереди, не рядом, а за мной. Все тело огромного пса было напряжено, как струна, на морде застыло какое-то безумное и вместе с тем жалкое выражение; зверь шел, как будто пританцовывал. Я понял, что пес в любую секунду готов к битве не на жизнь, а на смерть и к тому же ужасно боится. Но с кем драться?! Кого бояться?! Нигде никого, ничего. Мертвая тишина, дремотный покой леса в июльскую светлую ночь.
Вот я перешел какую-то невидимую, но для Лебедя понятную границу, пес жалобно заворчал, заскулил. Делаю шаг назад, и Лебедь прижимается к моим ногам; я чувствую, как он мелко-мелко дрожит. Вот так — пригнувшись, стиснув ружье, постоянно натыкаясь на собаку, я постепенно начинаю понимать, какого именно куска земли боится Лебедь. Получается, что пес не хочет идти в эдакий круг диаметром метров сорок или пятьдесят. Глаза безумные, перепуганные, вся шерсть дыбом, все мышцы напряжены.
Хоть убейте, нет в этом круге ничего. Ничего и никого. Такие же сосны, такие же новые сосенки-подрост, такие же кочки и мох. Все прекрасно видно, нигде никакого движения. Кто-то длинный лежит, утонув во мху?! Нет, бревно. Что-то движется?! Нет, это мы с Лебедем движемся, перемещаемся и с разных точек видим одни кустики.
Нервы все больше на пределе, испуг собаки заражает все сильнее.
Хруст!!! Шорох!!!! Кто-то большой идет сзади! Круто поворачиваясь, скачком встаю к стволу дерева. Лебедь и ухом не повел, смотрит все в глубь непонятного пятна.
Уф-ф… Ничего и никого. Просто хрустнул сучок, сорвалась полусгнившая ветка. Вон она, мягко покачивается на кусте.
Тогда я решаюсь: если не справиться с собой, можно довести себя до такого, что потом не сможешь войти в лес. Стискивая зубы, вхожу внутрь проклятого «пятна». И ничего не происходит. Тишина, только я сам зашелестел кустами, примял мох на кочках.
Лебедь тоненько скулит, мелко перебирает ногами, бежит не за мной, а по периметру какого-то круга, в который он зайти не смеет. Становится очень видна граница этой загадочной зоны, Лебедь проводит ее предельно четко.
С минуту стою, чтобы успокоиться — ну вот, я внутри… Ну и что?! Внимательно всматриваюсь — нет, во мху нет никого и ничего. Нет даже следов кого-то крупного; ближайшие несколько дней крупный зверь тут не проходил. Двигаюсь к тому давешнему бревну. Да, это полусгнившая сосна, обгоревшая два или три года назад на пожаре, охватившем весь этот участок леса.
Пересекаю «заколдованный круг», встречаясь с Лебедем на той стороне. Пес махает хвостом, очень рад, но в круг по-прежнему не идет. Я еще раз пересекаю «круг» и все пытаюсь найти, ну что же в нем такого необычного?! Участок леса и участок леса. Всего несколько сосен возвышаются в «заколдованном пространстве», я внимательно осматриваю их кроны. И там ничего… Или «кто-то» ходит вдоль ствола, чтобы я его не увидел?
Но тогда Лебедь предупредил бы. Вообще, Лебедь ведет себя предельно странно: будь здесь что-то опасное, пусть даже очень необычное, собака облаяла бы все крупное, движущееся, затаившееся. Лебедь, похоже, вовсе не видит здесь ничего, что следует облаять. Он очень напряжен и очень боится… Но не так, как он боится зверя.
Выхожу из «заколдованного круга»; все так же осторожно, держа ружье, двигаюсь в сторону лагеря. Осудите меня, если хотите — стараюсь держаться подальше от густых зарослей, от высоких и толстых деревьев, от промоин, переломов местности.
До лагеря — с четверть часа ходу, а ведь темнота сгущается, хотя и очень медленно. Через полкилометра Лебедь снова начинает вести себя обычно: не жмется к ногам, страшно мешая идти, расслабился, опала шерсть. Когда я прихожу, как раз наступает самое темное время. Луна делается золотой и серебряной, высыпают звезды, холодает. Иней лежит на скамейках и на клеенке стола. Все уже давно легли, конечно.
Сажусь за стол, вытирая скамейку от инея, наливаю почти холодного чаю. Дело даже не в самом напитке: мне важно совершить обычные, привычные действия, совершаемые сто раз. Сесть под экспедиционным тентом за покрытый клеенкой стол, налить чаю в железную кружку, посмотреть на лагерь, на палатки и на вытоптанную землю. Уже очень хочется спать.
До сих пор я не имею никакого представления, что же так напугало Лебедя. Членам экспедиции я не сказал ничего: не те были у нас отношения. Но с тех пор я несколько раз рассказывал разным людям эту историю. Немногие просто пожимали плечами. Большинство уверяли, что все же там была лежка медведя, но только я ее не заметил.
Вот в это я не верю совершенно, потому что «не заметить» лежки медведя невозможно так же, как «не заметить» атомного взрыва. Разве что медведь шел тихо, охотничьим шагом и не оставил следов. Но это была бы уже не лежка, это было бы только «место, по которому прошел медведь».
И затаившегося, и охотящегося медведя Лебедь сразу обнаружил бы, кстати. Ведь Лебедь вовсе не просто большая деревенская собака. Лебедь — это охотничья лайка; зверовая собака, на счету которой несколько медведей. Лебедь не только не боялся зверей, он нападал на них, гонял их. Он умел задержать зверя, не пускать его, пока хозяин не сможет подойти и выстрелить наверняка.
Один великий теоретик по этому поводу долго рассуждал о космодромах космических пришельцев. Он уверял, что кроется такой космодром под землей, его все равно не видно… По крайней мере, не видно таким, как я и как вы, дорогие читатели.
Году в 1982 я узнал, что совсем неподалеку, в верховьях речки Ковы, известно несколько «поганых мест». Называют их еще и «плохими местами», и «заколдованными» — по-разному. Каждое заколдованное место — это круг голой земли, проплешина в траве и мохе. Животные, забредающие в такие места, погибают— и домашние, и дикие.
Собаки не идут в такие места, боятся их. Для людей такие места как будто не опасны… хотя кто знает? Вроде, человеку возле этих проплешин некомфортно… Но кому же, интересно, сделается «комфортно» возле нескольких коровьих и оленьих туш, гниющих уже несколько недель?!
То, с чем столкнулся я, мало похоже на «проплешину». Может быть, «поганое место» только начинало там формироваться? Но больше я на этом месте не бывал никогда и никаких необычных историй про остров Сергушкина никогда не слыхал. Так что предположение это чисто умозрительное, просто попытка хоть как-то объяснить свое приключение.
Андрей Буровский, историк, археолог, писатель, кандидат исторических наук, доктор философских наук
