Продолжение. Начало статьи — читать.
Любопытно, что «старые» народы Месопотамии, хорошо осведомленные об этом изобретении, так и не сумели приспособить его к своей традиционной письменности. В итоге ассирийский царь диктует свои указы сразу двум писцам — ассирийцу и арамею; первый записывает их по-аккадски, иероглифической клинописью, а второй — по-арамейски, пользуясь финикийским алфавитом (который пока состоит из одних согласных, но в семитских языках, где основной смысл слова передается согласными, это не создает больших неудобств). Ясно, к чему это приведет: арамейский язык скоро вытеснит аккадский из деловой переписки, а затем и из разговорной речи. Все позднейшие письменности народов Евразии прямо или косвенно произойдут из древнефиникий-ского алфавита, распространяемого арамеями (и греками).
Включение арамеев в ближневосточную государственность прошло с меньшим успехом, ибо не хватило пустых «экологических ниш». Только на севере будущей Сирии сложилось сильное Дамасское царство, но оно живет под вечной угрозой ассирийского нашествия. Другая ветвь арамеев поселилась на землях самого Шумера, в Южной Месопотамии, приняв здесь имя халдеев. Пока Ассирия сильна, она не позволяет халдеям создать свое государство, но они активно проникают во все слои вавилонского социума, и в VII веке именно халдеи возглавят общее восстание ассирийских подданных против их грозных владык. Вожди халдеев Набопаласар и Навуходоносор разрушат Ассирию и создадут могучее Нововавилонское царство — последнюю державу в стиле древних шумерских традиций.
Территория Финикии (будущего Ливана) ничем не напоминает равнину Вавилонии. Здесь лесистые горные хребты почти вплотную подступили к теплому морю, здесь каждый город — прежде всего порт; это страна моряков, чьи взоры обращены на запад, в Великое Зеленое море. Ни вавилонский, ни египетский образ жизни здесь не привились. После того как в XV веке пришло в упадок великое морское царство на Крите, финикийцы заняли место критян, стали владыками морей и создали свою особую ветвь ближневосточной цивилизации, гораздо менее отягощенную устаревшими традициями, чем Египет или Вавилон. Именно тогда был изобретен алфавит, создана та культура, которую позднее переняли пришельцы — арамеи. Теперь финикийцы освоили Средиземноморье вплоть до Геркулесовых столбов, основали свои колонии в Сицилии и на Иберийском полуострове, по всему северному берегу Африки. Там уже более полувека процветает Новый Город — Картадашт (Карфаген), юный наследник древнего Тира. Интересно, что беспрепятственная (пока) морская экспансия финикийцев, вызванная бурным ростом товарной экономики и демографическим взрывом в приморских городах, помешала образованию единого государства в самой Финикии. Жители Тира, Сидона, Библа, Арвада слишком заняты морскими делами, чтобы участвовать в континентальных распрях или воевать между собой. И позднее, когда ассирийские армии ворвутся в Финикию, реакция финикийцев будет необычной: после краткой или упорной обороны каждый город подчинится ассирийцам, уплатив огромный выкуп, чтобы уцелеть и сохранить свободу действий на море. Именно прибыли от заморской торговли позволят финикийцам платить дань чужеземным царям, не беднея при этом, как беднеют земледельцы Месопотамии. Маленькая разобщенная Финикия переживет громадную централизованную Ассирию; здесь впервые в мировой истории товарно-денежная экономика, не стесненная чрезмерно политической уздой, продемонстрирует свою живучесть сравнительно с государственным хозяйством, эксплуатирующим подневольный труд земледельцев. Это уже поступь нового времени: Финикия первая вступила в античную эпоху.
Перенесемся теперь на восточную границу Месопотамии, туда, где она смыкается с Иранским нагорьем. Отсюда когда-то спустились в болотистую долину Евфрата горцы-шумеры, и позже немало разноязычных варваров вторгалось отсюда в сказочно богатое Двуречье. Последними пришли из Средней Азии индоевропейские племена — кочевники, обладатели самых быстрых коней и могучих двугорбых верблюдов, знакомые с металлургией и земледелием, но еще не знакомые с царской властью и жреческой иерархией. К IX веку новые переселенцы добрались до границ Ассирии и столкнулись с ее грозной военной машиной; в отчаянной борьбе с нею сложился союз разноязычных местных племен (близких по культуре к их древнему южному соседу Эламу) и пришлых медов, или мидян, так их прозвали ассирийцы, а греки потом переймут это слово. В начале VII века этот союз превратится в мощное царство — Мидию, будущую победительницу Ассирии. Пока же мидяне платят ассирийцам дань конями, бронзой и лазуритом, а сами быстро совершенствуются в военном деле, перенимают навыки градостроительства и государственной администрации…
Такова этническая и социальная ситуация в Месопотамии и вокруг нее в середине VIII века до новой эры. Она напоминает срез ствола некогда могучего, но старого и больного дерева: сердцевина уже сгнила, лишенная притока свежих соков, но соки эти свободно движутся еще по живой заболони, под самой корой, и дерево продолжает зеленеть и расти, хотя ствол потерял прочность и скоро рухнет при очередной буре. Посмотрим, такова ли судьба египетской цивилизации, она ведь ровесница своей месопотамской сестры, хотя есть между ними важное различие: в силу своего географического положения Двуречье издавна служит как бы проходным двором для все новых и новых народов-пришельцев, а долина Нила всегда была несколько на отшибе, сюда мало кто входил.
Египетский этнос пребывает в глубоком упадке, впрочем, не впервые за свою долгую историю, а по крайней мере в третий раз. Новое царство времен Рамзеса II рухнуло так же, как до него погибли Среднее и Древнее царства. Очевидно, в этом процессе проявились общие закономерности развития рабовладельческой формации: правящая верхушка все более отрывается от народных масс, бюрократия теряет способность реагировать на изменения в ходе социального развития, и весь режим гибнет; после эпохи усобиц социум возрождается почти в прежней форме, пока новый переворот в развитии производительных сил не делает возможным переход общества в новую экономическую формацию. В середине VIII века Египет переживает именно такую эпоху усобиц: страна опять распалась на Север — землю лотоса и кобры, и Юг — землю папируса и коршуна (таковы древние символы Нижнего и Верхнего Египта). В обоих регионах господствуют бывшие «варвары»: ливийцы на севере, нубийцы — на юге. И те, и другие за много веков соседства с египетской цивилизацией усвоили ее достижения в полном объеме, создали свои царства по египетскому образцу, при очередном кризисе египетской державы подчинили себе ее север и юг и теперь соперничают за власть над всем Египтом, идя по проторенному пути фараонов. Ливийцы раньше вступили на этот путь. В X веке фараон Шешонк, вмешавшись в распри сыновей царя Соломона, вторгся в Палестину и захватил Иерусалим; впрочем, удержать эти завоевания ливийцы не смогли — все их силы заняла война на юге, в «стране Нуб». Так издавна зовут египтяне степные земли выше нильских порогов, богатые россыпным золотом и населенные темнокожими и курчавыми семитоязычными скотоводами (позднее греки назовут их эфиопами).
Когда-то фараоны Нового царства сделали страну Нуб своей колонией, их преемникам-ливийцам это уже не удалось — наоборот, им пришлось защищать Верхний Египет от нападений с юга, и в этом ливийцы не преуспели. К середине VIII века их военные наместники в Верхнем Египте прониклись местными интересами, нашли общий язык с южными эфиопскими правителями,породнились с ними и утратили единство с ливийскими фараонами Нижнего Египта, что сидят в дельте Нила.
Ливийско-эфиопский властитель Кашта уверенно правил всем Верхним Египтом и «страной Нуб» из древней общеегипетской столицы Уасет (которую греки впоследствии назовут Фивами, по аналогии со славнейшим городом Эллады).
Его сын Пианхи стремится к большему. Около 730. года военный флот южан, спустившись по Нилу, возьмет штурмом древнюю столицу Нижнего Египта Мен-нефер (по-гречески — Мемфис). Удельные князья-ливийцы сразу же изменят побежденному владыке, и «ливийская» династия фараонов сменится новой, «эфиопской» династией.
И опять все пойдет по старому трафарету: новые фараоны вторгнутся в Палестину и Сирию, а там столкнутся с ассирийской военной машиной. Армия Ассархаддона разгромит эфиопские войска и даже завоюет Египет, но удержать в подчинении далекую чуждую страну Ассирия не сумеет. А дальше судьба проявит всю свою иронию: слабеющая Ассирия станет жертвой халдеев и мидян, и тут египетская армия еще раз войдет в Сирию, чтобы спасти вчерашнего врага от окончательной гибели или хотя бы участвовать в дележе его наследства. Ничего из этого не выйдет: халдеи разобьют египтян.
Итак, египетское общество поражено теми же недугами, что и месопотамское. Кажется, весь Ближний Восток превратился в заповедник «живых ископаемых», и одни лишь финикийцы держат в своих руках золотой ключик от дверей в будущее — они и те, кто сумеют последовать их примеру. Мы знаем, что это сделают греки, но за что им такая удача?
Вспомним, что в VIII веке греки — уже довольно древний народ, их речь звучит на берегах и островах Эгейского моря около тысячи лет, со времен господства здесь великой Критской державы, первой учительницы греков (вернее, ахейцев, ионийцев, эолийцев, дорийцев — так они сами себя называют; греками, то есть «каркающими», их назовут позднее жители Италии). Во II тысячелетии ранние греки переняли у критян искусство мореплавания, многие ремесла, основы государственности (в форме дворцово-храмовой бюрократии) и иероглифическую письменность, которую греки смело приспособили к своему индоевропейскому языку, совсем не похожему на древнекритский. Потом настала «железная революция», а за ней — переселение варваров, перевернувшее старый, «микенский» мир. Встряска пошла во благо: архаическое государственное устройство рухнуло, но полезные технические и культурные навыки сохранились, и диковатые новые люди стали строить свой новый мир, не испытывая нехватки в сырье и не оглядываясь на забытое прошлое, запечатленное лишь в легендах о Троянской войне да в именах древних героев, но отнюдь не в их нравах! Дело в том, что гомеровские поэмы уже в эпоху их создания были, скорее, историческими романами, чем летописью или мемуарами очевидца. Их герои ведут себя, как лихие варварские вожди эпохи военной демократии, а сам автор поэм (о котором мы почти ничего не знаем) и его слушатели (о которых мы знаем довольно много) живут в эпоху становления полисов, когда времена военной демократии стали уже былинными.
Почему же Гомер выбрал именно этот сюжет и почему он пришелся так по вкусу его современникам? Очевидно, они тоже чувствуют себя молодыми хозяевами нового мира, небывало вольными в замыслах, и хотят видеть своих предков подобными себе, хотя эпоха настала совсем иная.
Греция — страна гор и моря, как и Финикия, но береговая линия здесь на редкость изрезана: тут множество островов, проливов и закрытых от ветров бухт, на берегах которых испокон веку складывались поселения рыбаков и земледельцев — они всегда численно преобладали здесь над горцами-пастухами. Удобных мест для городов-портов в Греции в десятки раз больше, чем в Финикии,— это важное преимущество греков в их будущем соревновании с финикийцами за морское господство.
Другим преимуществом оказалось сочетание давнего культурного единства Греции с той пестрой мозаикой племен, обычаев и хозяйственных укладов, которая возникла здесь в ходе «варварских» переселений в начале I тысячелетия. В таких условиях почти каждый из новых городов Греции возникал, подобно позднейшему Новгороду на Волхове, как результат симбиоза нескольких деревень, нередко населенных людьми разных племен, и, естественно, становился полисом — самоуправляемой городской республикой, школой нового античного образа жизни. При этом влияние более зрелой финикийской культуры было очень заметно. Именно у финикийцев переняли новые греки алфавит и уже добавили в него гласные буквы. Финикийский пример сыграл важную роль и в стихийно. складывающемся «разделении труда» между греческими полисами по спектру экспортируемых товаров: так формируется общегреческий рынок — основа «Разъединенных Штатов Эллады», как их назовут позднейшие историки. Именно в VIII веке идея греческого единства впервые становится материальной силой: в 776 году или около того состоялись первые Олимпийские игры, равносильные межгородскому «конгрессу доброй воли»; в эту же эпоху складывается и обретает огромную популярность «Илиада» Гомера, где легендарные войны полузабытых царей изображены как первое общегреческое предприятие — символ рождающейся нации. «Одиссея» (созданная примерно тогда же) не менее актуальна для греков середины VIII века: в это время греческие полисы начинают интенсивно создавать свои торговые фактории за морем, на востоке и на западе, ищут новые рынки для обмена своей ремесленной продукции (в первую очередь керамики) на иноземное сырье — прежде всего на металлы, которыми Греция не богата. На востоке греки без посредников общаются с купцами из могучей Ассирии, Урарту и богатой Фригии — царства Гордия (отца легендарного Мидаса), контролирующего всю Малую Азию, а на западе — с энергичными этрусками, тоже выходцами из Малой Азии, которых переселение народов забросило в глубь Италии. На ближних и дальних берегах возникают греческие колонии, поскольку в греческих полисах уже возникло относительное перенаселение и многие города рады выселить своих лишних людей на новые земли. Вот такие люди слушают Гомера и вдохновляются примером его героев; впереди у греков три века быстрого экономического и социального развития. А пока они уверенно смотрят в трудное и многообещающее будущее, чувствуют себя почти полубогами, как Ахилл и Аякс перед лицом олимпийцев. Огромная разница в мировоззрениях жителей юной Эллады и древней Передней Азии особенно заметна по их отношению к богам. Грек, вавилонянин и иудей равно чужды наивной вере во всемогущих небожителей. Однако грек считает своих богов как бы старшими родственниками, почитание которых есть долг человека, но долг взаимный,— не в свое дело даже боги не должны вмешиваться, а то им худо будет. Просвещенный скептик-вавилонянин думает иначе: мир богов — это инородный довесок к миру людей, требующий жертв и послушания, но ничего не дающий взамен. Наконец, пламенный Исайя, провозглашающий единого бога — творца Вселенной, очень старается наделить его человеческими качествами, но тщетно: дерзкая эллинская мысль о влиянии людей на богов не умещается в его умной голове… Даже с помощью самых лучших переводчиков Гомер и Исайя не поняли бы друг друга, ибо они думают о разных проблемах бытия, и их боги воплощают совсем разные социальные силы.
Так живет в середине VIII века ближневосточная ойкумена. Но ведь есть еще Индия, Китай. Что там творится? Об этом мы знаем гораздо меньше.
Индия стала как бы отдельной планетой с тех пор, как в середине II тысячелетия древняя индская цивилизация пришла в упадок и морской путь отсюда в Персидский залив был забыт. Через два-три века из Средней Азии в Индию вторглись индоевропейские племена, которые мы называем индоариями,— старшие братья мидян и персов, скотоводы и земледельцы, еще не знакомые с железом и письменностью, они нашли здесь большей частью руины древних городов и начали строить свой новый мир практически заново, оттесняя в леса или порабощая местных жителей — дравидов.
Китайская ойкумена всегда была особым миром — слишком она удалена от других регионов древнейших цивилизаций. Можно сказать, что Желтая река, Хуанхэ, играет здесь ту же роль, что Нил в Египте. Но Нильская долина зажата среди бесплодной пустыни, а земли вокруг Хуанхэ были покрыты девственными лесами, поэтому Древний Китай (как и Индия) не знал перенаселения, и социальное развитие здесь шло менее быстрыми темпами. Древнее царство Инь медленно расширяло свою территорию на восток, вниз по течению Хуанхэ, пока в XI веке острый политический кризис не сделал Инь добычей западных «варваров» — чжоу. Они сыграли в Китае роль, сходную с ролью эфиопов в Египте, только вместо ливийского наместника Кашта и его воинственного сына Пианхи мы видим здесь могущественного воеводу Запада Чан Си-бо и его сына Фа У-вана, который убил последнего иньского царя и основал новую державу Чжоу, впервые охватившую все равнинное течение Желтой реки до ее устья. Разложение родового строя в новом царстве ускорилось: уже в X веке правитель Му-ван ввел свод письменных законов, оформивший новую общественную ситуацию. Веком позже социальные конфликты обострились до народного восстания: в 841 году царь-абсолютист Ливан был изгнан, а его наследник Сюань-ван поставлен под контроль государственного совета, представлявшего военную аристократию Чжоу. Но остановить естественный ход политического развития державы было невозможно: возмужавший Сюань-ван провел в стране первую перепись населения, а затем отказался участвовать в ежегодном ритуале «первой борозды» — открытия полевых работ. Это был полный разрыв с традицией общинного владения землей и коллективной ее обработки; так бюрократический механизм державы оттеснял на второй план древние родовые институты социума. И, конечно, политическая эволюция шла не только в столице: войска Чжоу захватывали все новые земли у окрестных варваров, создавали новые провинции, а правители этих провинций чем дальше, тем успешнее превращают их в княжества, лишь номинально зависимые от центрального правительства. В 770-х годах коалиция таких князей, включавшая и «западных варваров» — жунов, разгромила царскую столицу и вынудила правителей Чжоу перенести свою ставку дальше на восток, где они вскоре станут бессильной игрушкой соперничающих княжеств — Чжен и Цзинь, Ци и Чу, Цинь, У и Юэ…
Быстрый распад державы Чжоу на сотни мелких владений открывает пятивековую эру созревания новой суперэтнической общности людей, которая охватит всю дальневосточную ойкумену и встанет вровень с древним средиземноморским миром. Во всех концах бассейна Хуанхэ на фоне мелкой политической грызни царьков и князей развертывается великое многообразие малых диалогов между племенами — носителями разных хозяйственных укладов, языков и верований, порою принадлежащих и к различным расам. В этой среде зарождаются новые этносы, оформляются небывалые прежде социальные институты, накапливаются и распространяются по всей стране оригинальные культурные новинки. Одним словом, готовится базис будущей китайской цивилизации — достойной представительницы «второго поколения» цивилизаций земли, ровесницы Индии и Эллады.
В чем же разница между этим новым античным миром и древнейшими- мирами локальных цивилизаций в речных долинах Нила, Евфрата, Инда? Прежде всего в разнообразии — оно колоссально возросло с тех пор, когда первые земледельцы, гонимые засухой, спустились в зеленый ад речных джунглей и начали отвоевывать у них пахотную землю — основу первых цивилизаций. Речь идет не только о разнообразии природных условий, в которых может теперь процветать человеческий социум. Еще важнее накопленное разнообразие средств производства, которое позволяет многочисленным уже этносам, вступившим в эпоху технической эволюции, создавать весьма различные типы хозяйственных укладов и совсем не похожие друг на друга культуры в разных регионах Земли. Эта небывало пестрая мозаика впервые в истории человечества создает возможность международного экономического сотрудничества и интенсивного культурного взаимовлияния народов-соседей на огромных территориях, будь то Средиземноморье или Индийский субконтинент, степная зона Евразии или весь Китайский мир. Незаметно человечество перешагнуло тот порог, за которым развитие цивилизации становится уже глобальным самоускоряющимся процессом, местные кризисы и гибель отдельных рабовладельческих держав не могут теперь затормозить его. Нет возможности жить как бы в тени минувшего «золотого века»: путь социума ведет только вперед, и неустанно идти по нему способны лишь люди нового склада — граждане Античности, которых становится все больше во всех концах Земли. Античная эпоха была зарей этого процесса, а сейчас солнце близится к полудню, оттого такими близкими и понятными кажутся нам наши пращуры гомеровских времен.
via
