Тульский кремль помнит многое: и штурм ордами крымского хана Девлет-Гирея, и войска Лжедмитрия I, и «осадное сидение» Ивана Исаевича Болотникова. В середине прошлого века стены, башни и ходы его были совершенно заброшены и разорены.
И мы, мальчишки, частенько наведывались туда. Особенно нравилось нам рыться в многовековой трухе «пыточной» башни. Находки были каждый раз: наконечники стрел и копий, каменные ядра. Человеческие кости, осколки черепов ценными не считались — отбрасывались в сторону.
Однажды во время раскопок мое сердце радостно забилось — монета! Старинная! Но, увы, я ошибался. Это был двугривенник 1961 года выпуска, почерневший, будто с пожарища, щербатый, с паутинкой трещин через центр, вдобавок необыкновенно легкий.
Но для меня, мальчишки, 20 копеек — сумма ощутимая: два больших стакана семечек, пломбир с копейкой сдачи, батарейка для фонаря или билет в кино… Но куда заманчивее — десять выстрелов в тире. Не каждый день я мог себе это позволить! Однако дед, отпускающий пули в тире, взяв в руки мой двугривенник, сказал беззлобно:
— Ты, милок, денежку-то разменяй сначала, тогда милости просим.
Потом я долго мялся около бабуси, торгующей семечками, краснел и медлил, не решаясь протянуть ей то, что и деньгами назвать совестно. Старушка поняла меня по-своему, насыпав мне в карман полстаканчика без денег.
Монета осталась невостребованной, и я с досады поставил ее на кон в расшибалку с единственной целью — проиграть. Игроки-приятели ставку не приняли, зато живо заинтересовались, как я ее изготовил. День-два монета болталась у меня по карманам. Раздражение мое росло, и, в конце концов, я попросту сунул ее в щель билетного автомата в трамвае. Автоматы того времени уже умели отличать три копейки от шайб и прочего мусора. Однако сработало. Звякнула монета на прощание — и вот он, билет!
Домой приехал довольный, лег спать. Вроде все хорошо, а мне неуютно, ворочаюсь, заснуть не могу, о монете вспоминаю. Нет чувства, что отделался. Стал подушку поправлять, а в левом уголке в наволочке что-то твердое, круглое. Щупаю — щербинка знакомая. Я так и обомлел! Достал — она, моя назойливая спутница!
Про пятак неразменный я уже слышал, сижу на кровати ошалевший, собственным глазам не верю, волосы дыбом, ужас первобытный! Я чувствовал себя подопытным кроликом в совершенно непонятном и нечестном для меня опыте. Кто-то властный и всесильный показывал мне мою беззащитность и ничтожность перед попирающей логику и законы бытия чужой прихотью. Ему это удалось. Долго я гадал: в подушку-то зачем?
В конце концов на цыпочках подкрался я к форточке и… Слышно было, как монета, задев листья кленов, глухо шлепнулась на асфальт. Подобрал ли ее кто — мне неведомо, но больше ко мне она не возвращалась.
Лет через тридцать я рассказал эту историю теще, у которой гостил в Шуе. Она не удивилась. Открыла комод, достала медный кругляк — очень старую монету, аж металл чешуйками слоится, почти ничего прочесть невозможно, и рассказала вот что.
Работала она в 1942 году учительницей и как-то зимним вечером возвращалась домой через кладбище. Идет, руки в муфте греет, а думы невеселые: по карточкам ничего не дают, денег нет совсем, а дети дома голодные. Вдруг, рассказывает она, руки прямо-таки холодом опалило, вытащила руку, а на ладони медный грош заиндевелый. Не успел даже оттаять. Его-то она мне и показывала.
Как это произошло? Кто послал ей монету таким мистическим образом? Воображение живо унесло меня на столетия назад, в екатерининскую Русь. Я почему-то представил себе нищенку с сумой и в лохмотьях. Быть может, она упокоилась на том самом кладбище, и ее безымянную могилу без следа разметали дожди и ветры. И вот она сама каким-то образом подала нуждающемуся. Вдруг я держу в руках ее последнюю милостыню? А уж как эта нищенка сама подала через века и могильную толщу, то загадка не меньшая, чем история с моим лукавым двугривенником.
Вернувшись в Тулу, по дороге на работу я остановил машину на опушке леса, достал коробочку с коллекцией старинных монет, которые набрались за годы жизни, и раскидал их все по лесу. Быть может, и мои кому-нибудь пригодятся?
