Английский ученый Дж. Бейкер писал о русских землепроходцах: “На долю этого безвестного воинства достались такие подвиги, которые навсегда останутся памятником его мужеству и предприимчивости и равного которому не совершил никакой другой европейский народ”. Подметил он и другой аспект: “К концу целого столетия географических исследований русские выявили важнейшие географические черты Северной Азии… Достижения русских были значительны и если не носили строго научного характера, то по размаху и точности наблюдений выдерживают в свою пользу сравнение с работой французов в Северной Америке в ту же эпоху”.Впрочем, стоит отметить, что “строго научного характера” в то время не носили географические исследования ни в одном государстве. Во главу угла везде ставились материальные интересы — поиски объектов для подчинения или грабежа, золота, пряностей и других ценностей.
Что ж, и у русских одной из главных целей экспедиций был обычно сбор ясака и “приискание необъясаченных землиц”. Но при этом во множестве составлялись и документы научно-географического плана: карты, “отписки” и “скаски” с описанием дорог, обнаруженных краев и народов. И карты, кстати, были ничуть не хуже тогдашних европейских. В XVII в. они и на Западе во многом еще напоминали художественные творения с рисунками грудастых сирен, чудовищ и прочей экзотики, с широкими полосами рек, на которых хватало места для изображений корабликов, с более чем условными соотношениями размеров и расстояний. По сути это были лишь грубые схемы. И, допустим, карта Баренца, составленная им на основе личных наблюдений, оказалась совершенно ошибочной. А вот русская документация была гораздо точнее, и академик В.Н.Скалон, составляя в 1929 г. карту р. Таз, вдруг обнаружил, “что чертежи XVII века стояли ближе к действительности, чем те, что были выпущены два века спустя”.
Большая разница между западными и русскими открытиями состояла и в том, что европейские экспедиции обычно организовывались в частном порядке, купцами и авантюристами, а посему ограничивали круг своих поисков конкретными источниками быстрой наживы. И лишь позже, по мере колонизации новых земель, начинали выявляться их природные особенности и скрытые богатства. Русские же осваивали Сибирь централизованно, под контролем правительства. И уже в самых ранних наказах землепроходцам Москва требовала собирать сведения о месторождениях руды, других полезных ископаемых, о флоре и фауне. Приказ Рудного сыска рассылал сибирским воеводам запросы о геологических богатствах края. При этом давались детальные указания, как брать образцы, которые потом пересылались в Москву, где специалисты давали их оценку и заключение о целесообразности разработок. А Аптекарский приказ требовал “по государеву указу” сведений о местных лекарственных растениях с отправкой в столицу и самих этих растений. Получив подобные указания, воеводы поручали “бирючам кликать по многие дни” на площадях и базарах, собирая информацию на очередные запросы Москвы. А тем, кто сообщит ценные сведения или принесет образцы, обещалось вознаграждение, установленное правительством. Таким образом исследование Сибири велось куда более научно, чем изучение в ту же эпоху Америки, Африки, Юго-Восточной Азии.
Так, уже была обнаружена железная руда в Туринском, Томском, Кузнецком, Енисейском уездах, и к 1640 г. развернулась промышленная разработка этих месторождений. В одном лишь Енисейском уезде действовали 17 домниц. Хотя они строились небольшие, и металл пока выплавлялся лишь в количествах, нужных для местного пользования. Ведь вывоз продукции был бы слишком дорогим, расстояния были огромными, их в Сибири измеряли даже не верстами, а “днищами”, днями пути. И, например, после учреждения Якутского уезда, назначенные туда воеводами стольники Петр Головин и Богдан Глебов добирались до места аж 2 года. Везли они с собой чрезвычайную ценность, даже святыню — колокола. Первые колокола, призванные зазвенеть в Якутии. Что должно было повысить и рейтинг Якутска, он превращался в “настоящий” уездный центр. В царских наказах Головину и Глебову требовалось то же, что от других воевод — ясак собирать “ласками, а не жесточью”, а необъясаченных стараться подчинить миром — “и велети их прежде уговаривати всякою мерою ласкою, чтоб они в винах своих государю добили челом и были под высокою рукою и ясак с себя платили”. Только в случае крайнего упорства и сопротивления допускались военные действия ограниченного масштаба.
Ну а пока воеводы ехали, власть в Якутске осуществляли Парфен Ходырев и весьма толковый письменный голова (управляющий воеводской канцелярии) Василий Поярков. Которым приходилось использовать и дипломатию “ласкою”, и военные меры. На реках Татта и Амга взялись промышлять грабежом якутские вожди Каптагайка и Немнячек Огеевы с отрядами, нападали на ясачных, грабили скот. Пострадавшие жаловались русским. Замирять Огеевых послали будущего мореплавателя и первооткрывателя Берингова пролива Семена Дежнева. Он был еще рядовым казаком, хотя его уже выделяли — дали в подчинение двоих служилых и инструкцию действовать “без порчи без драки”. И он, вроде, справился.
А осенью 1640 г. поднял восстание тойон Сахей. Мятежники осадили Якутск. Взять его не смогли, немножко повоевали, и с ними удалось прийти к мирному соглашению. Но когда к Сахею послали за ясаком казаков Федота Шиврина и Ефима Зипуна, тойон убил их и откочевал на Вилюй. Против него направили отряд под командованием Ивана Метленко. Якуты заманили его в засаду и многих перебили, погиб и Метленко. Тогда опять послали Дежнева вести дипломатию, и у него снова получилось. Он наконец-то заставил Сахея замириться и вернулся без потерь, взыскав с мятежного рода ясак в 140 соболей. Да, недешево, ох как недешево они доставались, эти меха! Кстати, отсюда еще раз можно увидеть, что ясак был в большей степени делом политического принципа, чем выгоды. Иначе имело ли смысл класть столько жизней за 140 шкурок?
Продолжались и дальние походы. На Индигирку, на смену Поснику Иванову, был отправлен Денис Ерило. А Иванов вернулся в Якутск, вместе с ним возвратился после 13-летних странствий и казак Иван Ребров — привез богатую “казну”, сведения об исследованных им краях, и был произведен в пятидесятники. И Поярков, заслушав доклады землепроходцев, снарядил два отряда. Один, под руководством Дмирия Зыряна, пошел на Яну, другой, снова под командованием Иванова — на Индигирку. Верхоянские якуты приняли русских дружелюбно, они подвергались постоянным нападениям юкагиров и ламутов (эвенов) и нуждались в защите. Отсюда Зырян отправился дальше на восток, а в Якутск с донесениями и собранным ясаком послал 4 казаков во главе с Дежневым. Эвены узнали о маленькой группе, и из засады ее атаковали “сорок ламуцких мужиков, а может и больше”. Казаки не растерялись, встретили их залпом пищалей, завязалась драка. В бою Дежнев, дважды раненный, сумел свалить выстрелом “лутшево мужика” эвенов, нападавшие бежали, а группа продолжила путь и вернулась в Якутск.
Отряд Посника Иванова достиг Индигирки, где его ждали Ерило с товарищами, построившие Олюбенское зимовье. Эта река вообще стала “обжитой”. Сюда перебрался и отряд Харитонова с Яны. Прибыла и экспедиция красноярского казака Ивана Ерастова. Он совершил длительное плаваний по Северному Ледовитому океану, прошел на корабле всю Индигирку, выдержав ряд схваток с юкагирами. А Ерило, когда его на Индигирке сменил Иванов, с 15 казаками вышел на коче в море и двинулся еще восточнее, достигнув р. Алазеи. Из отряда Иванова туда же отправилась партия под началом казака Беляны. Пришлось воевать с юкагирами и чукчами, выставившими против них отряды. Двое русских погибло, но в боях русские захватили в аманаты князьца Манзитина, и местные жители покорились.
Еще одна экспедиция из Якутска была отправлена под руководством пятидесятника Василия Витязева на Верхнюю Лену. От нее отделился Курбат Иванов с 3 казаками, исследуя дальние притоки. По возвращении он представил прекрасный чертеж и был оставлен при канцелярии, Поярков привлек его к столь важному делу, как составление карт Лены, Витима, Киренги, Алдана, Вилюя, путей к Охотскому морю.
Однако когда прибыли якутские воеводы, назначенные из Москвы, то оказалось, что они, особенно Головин, куда меньше соответствуют своим постам, чем те, кто временно исполнял их обязанности. Приехали они в неспокойное время — в 1641 г. произошло восстание верхоленских тунгусов. Но Головин не придал значения напряженной обстановке в крае, он считал себя прирожденным администратором и вынашивал проект провести перепись якутов и их скота. Люди, давно жившие в Сибири, как и дружественные русским тойоны, настойчиво его отговаривали, но он никого не желал слушать — дескать, я здесь начальник, и как сказал, так и будет. А едва началась перепись, это вызвало возмущение якутов — поползли слухи, будто русские намерены отобрать их скот и обратить народ в рабство. Восстал целый ряд племен, они перебили несколько отрядов сборщиков ясака, осадили Якутск. Головин своей ошибки признавать не хотел. Счел, будто помощники копают под него, срывают его начинания. Обвинил второго воеводу Глебова и дьяка Филатова, что это они подбили якутов на мятеж, абы навредить своему начальнику. Объявил их изменниками и арестовал — на что не имел ни малейшего права.
Впрочем, восстания на Лене были “пустяком” по сравнению с тем, что творилось в южносибирских районах. Тут нападения калмыков, кучумовичей и киргизов следовали беспрестанно, одно за другим. Налетали на русские поселения, осаждали остроги, угоняли полон. Причем старались наносить удары в разгар полевых работ, когда крестьян можно захватить врасплох, в поле. В Москву доносили, что степняки “по все годы в работное и летнее время хлебного жнитва и сенокосу приходят под Красноярск войною, а иные времена… посылают для отгону всякого скота немного своих улусных воровских людей… села и деревни жгут и всякий скот отгоняют, и людей побивают”. Периодически подвергались осадам Красноярск, Кузнецк, Тара. В разные годы были взяты и сожжены Канский, Ачинский остроги, Мурзинская, Утицкая, Камышевская слободы, сотни людей угнаны в рабство.
Вся жизнь здесь строилась по принципам военного быта. Сохранилось множество челобитных с просьбами об “обережении”, усилении гарнизонов. Но войск не хватало. И крестьяне сами вооружались, даже на работы отправлялись с оружием. На полях возводились временные острожки — укрыться в случае налета. В деревнях и слободах строились сторожевые башни, надолбы, палисады. Вырабатывались комплексные меры защиты. Отлаживалась станичная и сторожевая служба казаков, а защищенные стенами слободы и острожки объединялись в общую обширную систему, дымами и другими сигналами предупреждая друг друга об опасности, вызывая соседей на помощь. Хотя самым эффективным средством оказывались контрудары, ответные походы в степь силами одного или нескольких городов. Не всегда они получались удачными, порой русские и их союзники из ясачных терпели поражения. Но важно было приучить степняков к мысли — что ни один их набег не останется безнаказанным.
И в 1642 г. были достигнуты значительные успехи в борьбе с енисейскими киргизами. В начале этого года атаман Е. Тюменцев организовал лыжный поход из Красноярска, разгромив кызыльских, ачинских и аринских “непослушников”. А летом красноярцы собрали отряд под командованием С. Козловского и М. Кольцова, на подмогу прибыли служилые из Томска, и объединенные силы выступили вверх по Енисею — конница берегом, а пехота на стругах. За р. Белый Июс обнаружили войско киргизов, укрепившихся лагерем на горе. И хотя противник был вооружен пищалями, ожесточенно отстреливался, лагерь взяли штурмом и киргизов разбили наголову, вынудив заключить мир.
На Лене с восстанем тунгусов тоже кое-как справились, и чтобы упрочить царскую власть в их краях, был построен Верхоленский острог. Удалось замирить и якутов. Количество русского населения на Лене быстро росло. Сюда двинулись частные охотничьи артели, через таможню Якутска ежегодно проходило до тысячи “промышленных людей”. Кроме соболя, добывали на вывоз шкурки лисицы, горностая, бобра. Остальное — песец, белка, медвежьи шкуры, не окупали расходов по добыче и транспортировке в Россию. Их если и брали, то для местного использования. Очень выгодной тут была и торговля. Товары, стоившие копейки в Европейской России и Западной Сибири, в восточных краях, которые только-только осваивались, ценились в десятки раз дороже. И в Якутии появились приказчики крупных купцов Светешникова, Гусельникова, Ревякина, Усовых. Они, в свою очередь, нанимали промышленные артели, организовывали экспедиции. Одним из самых дефицитных товаров был хлеб — и высокие цены на него способствовали появлению на Верхней Лене земледельческих хозяйств. Как раз тут, в устье Киренги, угнездился бывший крестьянин Ерофей Хабаров. В начале 1640-х гг у него было уже 26 десятин распаханной земли, кузницы и соляные варницы, где трудились десятки наемных работников.
Дальнейшее развитие получило полярное мореходство. Отчалив из Мангазеи, стрелецкий десятник Василий Сычев из р. Пясины по волокам проник в южную часть Таймыра, в Хатангу и Хатангский залив, достиг р. Анабар, где построил зимовье. Совершил несколько плаваний в море Лаптевых, открыв остров с лежбищем моржей (о. Бегичева). В ХХ в. на этом острове были обнаружены развалины избы, 5 стрелецких секир и другие предметы XVII столетия. И шахматы. Точно такие же, какие были найдены при раскопках Мангазеи. Как видно, землепроходцам были отнюдь не чужды интеллектуальные развлечения. Таким образом из Мангезеи были установлены два пути — морской, огибая Таймыр, и волоковый, через Пясину и Хатангу. И эти пути продолжились дальше на восток — к Лене. То, что подобные плавания совершались регулярно, свидетельствуют и документы Якутской приказной избы, и археологические находки — уже в советское время были найдены останки неизвестной экспедиции, шедшей из Мангазеи в этом направлении.
Воевода Головин, несмотря на свои личные и административные качества, тоже занялся географическими исследованиями. Он поддержал инициативу казачьего десятника Михаила Стадухина, который за свой счет организовал отряд из 16 чел. для похода на Индигирку. Через Верхоянск достигли этой реки, соединились с партией Дениса Ерилы и отправились на приток Индигирки — Оймякон. Здесь землепроходцы установили хорошие отношения с тунгусским родом князьца Чона, собирали ясак. А Андрея Горелова с несколькими казаками послали “на Ламутские вершины” — в горную страну к югу от Оймякона. Группа перевалила хребет Черского и попала в долину р. Охоты. И чуть-чуть разминулась с отрядом Москвитина, который в это время только еще возвращался с Тихоокеанского побережья.
Но Горелов до моря немного не дошел, был остановлен враждебными действиями местных эвенов. В стычках казаки взяли в аманаты их князьца Чюна, сообщившего ценные сведения о р. Охоте, которая “пала в море”, однако пленение вождя лишь подлило масла в огонь. Эвены собрали войско и навалились всеми силами. Горелову пришлось отступать, отражая атаки. Противники не отставали, шли по пятам. И когда группа вернулась на Оймякон к отряду Стадухина, войско эвенов было тут как тут. Обрушилось на русских и осадило их в острожке. Как потом доносили казаки царю, “и мы, холопи твои, с ними бились, из оружия стреляли”. Стадухинцам пришлось туго. Тучи неприятельских стрел убили почти всех коней, а все люди были ранены, иные по несколько раз. Держались уже из последних сил. Выручили их ясачные союзники. В критический момент подошли якуты тойона Удая — в доспехах, с луками и пальмами (мечами на древках), а князец Чон привел своих вооруженных тунгусов. Разыгралось сражение, в котором погиб Удай, полегло немало ясачных, но эвенов отбили. Они ушли обратно на Охоту, а по пути мстили, разоряя становища и угоняя оленей. Легко раненных Дениса Ерилу и Ивана Кислого Стадухин послал в Якутск с донесением и “казной”, а сам остался на Оймяконе.
А экспедиция Дмитрия Зыряна, перебравшись с Яны на Индигирку, совершила в это время поход на Алазею. Тоже не без приключений. На нее напали юкагиры-алазеи, окружили и теснили. В бою удалось убить местного князьца Невгоча, и юкагиры отступили. Но когда русские поставили свой острожек, приехал алазейский шаман Омоганей и начал поносить пришельцев (очевидно, с целью навлечь на них проклятие здешних духов). Казаки по отношению к духам оказались людьми не трусливыми, шамана схватили “за невежество” и посадили в аманатскую избу. Юкагиров это возмутило, и они нахлынули снова. Штурмовали, “ломились в острожек”, их отбивали ружейными залпами. И лишь после второго поражения алазеи согласилось платить ясак.
Приказчики купцов Усовых Федот Алексеев и Лучко Васильев предприняли путешествие на р. Оленек, торговали с местными жителями. А Посник Иванов, вернувшись с Индигирки, был произведен в пятидесятники и в 1642-43 гг. возглавил первую русскую экспедицию на Байкал. Перешел Байкальский хребет, побывал на западном берегу озера, посетил о. Ольхон. Установил прекрасные отношения с бурятами — и они добровольно согласились на подданство. Впрочем, тот факт, что очень многое зависело именно от дружественных отношений с местными жителями, вскоре получил печальное подтверждение. Для обследования района к востоку от Байкала в 1643 г. был отправлен отряд Скороходова. Но поссорился с бурятами и тунгусами и в боях с ними погиб до единого человека.
В начале 1640-х гг обозначилось еще одно перспективное направление для продвижения землепроходцев. Воевода Головин подготовил и послал экспедицию Е.Бахтеярова для поисков дороги на Амур. Эта экспедиция подробно описала р. Витим, открыла р. Зея. Независимо от нее промысловики и торговцы Вижевский и Квашнин “со товарищи” преодолели правый ленский приток Олекму, дошли до р. Тугирь и достигли Амура. А в 1643 г. для большого похода в Приамурье начал собирать “охочих людей” сам письменный голова Якутска Василий Поярков. То ли ему надоела канцелярская работа и захотелось “живого дела”, то ли оставаться в уездном центре под началом Головина показалось совсем невыносимо. И 132 чел под его командованием отчалили на судах по Лене открывать новые края. Поднялись по Алдану. Остановившись на зимовье, Поярков оставил здесь ладьи и часть людей, взял с собой 90 чел. и продолжил путь на нартах. Через Становой хребет достигли р. Зеи. Построили новые суда и в 1644 г. вышли на Амур. И двинулись дальше, к его низовьям…
В Сибири возникали новые духовные и культурные центры. В 1644 г. инок Далмат, удалившийся из Невьянской обители, поселился в лесах на берегах р. Исети, куда принес чудотворную икону Успения Богоматери. Так был основан знаменитый впоследствии Далматов монастырь. Отлаживалось гражданское управление. А связь между сибирскими городами и уездами, несмотря на расстояния, действовала регулярно. Поэтому о “художествах” Головина через служилых и других воевод в Москве узнали, хотя и с естественной задержкой. Правительство решило снять самодура и назначило в Якутск новых воевод, Василия Пушкина и Кирилла Супонева. А пока они доберутся, срочной эстафетой приказало енисейскому воеводе Аничкову отправить для временного управления краем уже проверенного и опытного человека, атамана Ивана Галкина, которого произвели в дети боярские. Он в 1644 г. приехал в Якутск с царской грамотой об отстранении воеводы от должности. Головин взбесился, пытался опротестовать указ, называя грамоту “воровской”, т. е. поддельной. Но у служилых прорвалось все, что накопилось против него, они поддержали Галкина, сами освободили из тюрьмы людей, арестованных воеводой, и Головину пришлось убираться подобру-поздорову.
А экспедиции, ушедшие в дальние края, даже и не знали об этих событиях. Продолжали делать свое дело. Стадухин собрал довольно подробные сведения о природе и жителях тех мест, где путешествовал его отряд. Узнал, что восточнее Индигирки, за горами, лежат болотистые низины и большие реки Алазея, Колыма, Анюй, где обитают юкагирские племена чувинцев, ходынцев, анаулов, алазеев, омоков. И задумал отправиться туда. Построив коч, казаки спустились по Индигирке и около ее устья встретили экспедицию Зыряна, вернувшуюся с Алазеи. И Стадухин с Зыряном объединили силы для нового предприятия. Двумя кораблями вышли в море — и на востоке открыли р. Колыму. В ее низовьях кочи были встречены враждебно настроенными “оленными людьми”, которые не позволили русским высадиться и закрепиться. Суда поплыли вверх по течению, их преследовали на лодках. Лишь через 3 дня казаки оторвались от погони, остановились возле селения оседлых юкагиров князьца Алая и поставили острожек — будущий Среднеколымск.
Правда, здешние жители тоже принялись враждовать с землепроходцами, пришлось предпринять поход против “юкагирских мужиков-омоков”. В завязавшемся бою Стадухина ранили стрелой, но снова отличился Дежнев, убил “лутшево мужика, Алаева брата”, были взяты трое пленных в аманаты, и юкагиры признали поражение, согласились на ясак. Казаки собирали его 2 года — набрав “восемь сороков” соболей. Основали еще Верхнеколымский и Нижнеколымский остроги. Предприняли экспедицию западнее колымского устья, на р. Чукочья, где жил обособленный чукотский род. Отсюда Стадухин привез чукчанку Калибу, которую землепроходцы нашли весьма умной и смышленой, от нее получили много ценной информации о здешних землях.
В 1645 г. Стадухин и Зырян решили с половиной отряда вернуться морем в Якутск, а на Колыме осталось 13 чел во главе с Втором Гавриловым и Семеном Дежневым. Алай узнал, что русских мало, и решил их уничтожить. Собрал 500 воинов и напал на острог. Бой был упорным, все защитники получили ранения. Но в критический момент, когда юкагиры полезли на штурм, один из казаков сошелся в рукопашной с самим Алаем и поразил его копьем. В рядах нападавших возникло замешательство, и они отступили. А Зыряну вернуться в Якутск было не суждено. В море его судно встретило коч ленских купцов, а с ними ехал целовальник Петр Новоселов и вез грамоту о назначении Зыряна целовальником (то есть государственным приказчиком) на “дальние реки”. Поэтому Стадухин продолжил путь, а его соратник пересел на встреченное судно и вернулся на Колыму, где вскоре погиб.
Его преемником стал Втор Гаврилов. Колыма тоже начала “обживаться”. К ней пошли кочи с Лены, Яны, Индигирки. Прибыли партии промышленников Исая Мезенца и Семена Пустозерца. После девятилетних путешествий по Яне и Индигирке сюда добралась экспедиция Харитонова. И казак Беляна, прожив 2 года на Алазее, тоже решил податься восточнее. Построив с товарищами коч, дошел до Колымы, выдержал несколько боев с юкагирами и поставил острожек. Но местные роды объединились и осадили его крупными силами. Беляна был ранен, двое его сподвижников убиты. Спас эту группу отряд торговых и промышленных людей, только что прибывших на Колыму. Обнаружив, что поблизости идет бой, ударил на юкагиров и заставил снять осаду. А Беляна с уцелевшими подчиненными вернулся на Алазею.
Ну а экспедиция Пояркова продвигалась к устью Амура. Собирала сведения о “Даурской землице”, разузнала, что жители верхнего и среднего Приамурья либо являются данниками маньчжуров, либо воюют с ними, а в низовьях реки обитают племена, еще никем не “объясаченные”. Летом 1645 г. ладьи Пояркова вышли в Амурский залив, землепроходцы увидели о. Сахалин. А затем поплыли на север вдоль морских берегов, пока не достигли р. Ульи, уже разведанной раньше экспедицией Москвитина. И по его пути — из Ульи через хребет Джугджур в притоки Лены, Поярков повернул обратно в Якутск. От лишений, болезней, в голодных зимовках и стычках его отряд потерял 2/3 личного состава. Но привез огромный ясак, а главное — отчет с подробным описанием своих открытий и чертежами Амура и морского побережья. Фактически Россия вошла в соприкосновение с границами империи Цин.
В.Е.Шамбаров
